Четыре дня, четыре ночи - Елена Асеева

И внезапно, само собой подумалось Руслану, что если продать этот крыж, да еще и украшенный такими изумрудами по углам, так наверно ни одну можно было бы спасти жизнь…

Тех несчастных больных лежащих в белых, чистых своих темницах… Там в больничных отделениях, в высоких, многоэтажных зданиях, и ожидающих помощи от врачей, людей, прикариев, Богов. А мгновение спустя в голове опять появились и пролетели строчки из Лермонтовского демона:

«Я тот, чей взор надежду губит;Я тот, кого никто не любит;Я бич рабов моих земных,Я царь познанья и свободы,Я враг небес, я зло природы…»

Руслан услышал промелькнувшие строки поэмы, и, посмотрев в лицо прикария, тяжело вздохнул, точно решил для себя, что-то… Вроде сейчас, в этом простом человеке, обремененном полнотой духовной власти, решил он найти или соратника, или врага. Потому он дождался окончания службы, и когда старенькие бабульки низко кланяясь до земли прикарию и изображениям Исшу стали расходиться, а тучный, полнотой доверенной ему власти откуда-то свыше и радостью жизни, прикарий пожелал покинуть ропату, подошел к нему.

– Отец духовный, – прерывисто задышав, обратился Руслан к недовольно взирающему на него прикарию. – У меня горе… беда…

– Господь наш Исшу, – дребезжащим, неприятным на слух голосом, торопливо ответил, куда-то опаздывающий прикарий. – Друзей своих врачует напастями, дабы ими от грехов очистить.

– Что? – сморщив лицо и не очень понимая, о чем говорит прикарий, переспросил Руслан. – У меня беда…

– Какая, какая беда? – поспешно вопросил прикарий, поглядывая на двери, ведущие из ропаты.

– Жена больна, – почему-то солгал Руслан и посмотрел в блекло-серые, оплывшие складками жира глаза духовного отца.

– Господь послал болезнь. Благодари Господа, потому как все, что от Исшу бывает к добру, – безразличным, бездушным тоном, так, будто говорил когда-то давно выученные на оценку пять слова, изрек прикарий. – Если чувствует и видит она, жена твоя, что сама виновата и не сберегла здоровья, пусть каяться… Но и каясь, пусть помнит, что болезни от Господа, ибо всякое стечение обстоятельств, не случайно все ниспослано им Господом Исшу. Поэтому и ты сам, и жена твоя благодарите Господа за эту болезнь, потому что болезнь смиряет, умягчает душу и облегчает ее тяжесть обычную от многих забот.

Руслан вначале смотрел на прикария, на его жидкие седые, покрытые, от сладкой жизни, жиром волосы, на которых сверху покоилась фиолетовая, бархатная шапочка, потом перевел взгляд и глянул на толстые губы, выпирающие вперед и широко растягивающие, в уголках коих притаилась белая густая, похожая на крем слюна. Он слушал, молча прикария, а тот исторгал из себя невесть какую белеберду, и эта белеберда почему-то стала злить Руслана, так вроде, кто-то, очень неторопливо отходя назад, натягивал тонкую резинку. Прикарий поднял левую руку так, что рукав длинного одеяния задрался показав крупные, швейцарские часы, и продолжил все тем же равнодушным голосом:

– Но есть такие болезни, на исцеление коих Господь налагает запрет, оно как Господь Исшу знает, что болезнь нужнее, чем здоровье, а потому вы должны принять эту болезнь как благо, от Господа Благого, и мир дает…

Но кто дает мир, и, что дает мир Руслан, увы! так и не успел узнать, потому как резинку, натянутую до победного конца внезапно отпустили… И она громко засвистев, полоснула его по черно-голубой душе, и он также громко закричал на всю ропату:

– Дурень, дурень, ты, толстый… покрытый чернотой прикарий! И Господь твой никакой ни нищий, измученный Исшу, а…, – Руслан на мгновение затих, а после выплеснул на прикария все то, что услышал ночью от демона и осознал своей душой. – А твой Господь Чернобог, и в Пекло, в Пекло, к нему уползет твоя черная покрытая ложью и жиром душонка.

Руслан порывисто развернулся, в последнюю секунду глянув на ошарашено-испуганное лицо прикария, покрытое маленькими капельками пота, у которого, от неожиданного поступка прихожанина, нижняя челюсть упала вниз, а подбородок покрытый двойной, вернее тройной складкой кожи опустился на грудь, закрыв своей плотной стеной жира и без того короткую шею. А Руслан уже убегал из ропаты, громко топая по мраморному полу кроссовками, шумно хлопнув деревянной дверью, отчего вдруг послышалось глухое у… у… ух!.. это кирпичные, поштукатуренные и покрашенные в белый цвет стены ропаты заходили ходуном и закачались. Он бежал вперед, в голове его стучала лишь одна мысль, обидная, и ужасно болезненная, просто не выносимая мысль: «За то, что Танюша так мучилась, я оказывается должен был благодарить этого Исшу… Что ж это за Господь такой, что ж у него там вместо души?… камень, что ли… или у него вообще нет души…. а может…, – и Руслан, прервав свои размышления, остановился, замер на месте и задумался, вспомнив слова ночного гостя-демона. – Не ходи ты, в свою ропату, ничего там нового не услышишь, и не увидишь, там мои яремники трудятся внушая вашим душам то, что нужно мне…»

И выходит, верно сказал демон, служат в ропате его яремники, внушающие людским душам всякую ерунду, чепуху, бессмыслицу, ложь…

Да… да, да, верное слово ложь!

Руслан повернул голову, посмотрел на ропату и содрогнулся всем телом, содрогнулся своей голубо-черной душой, потому как теперь на него глядело не белое, ухоженное, круглое здание с золотым покатым куполом и крыжом наверху, а на него косилось, гипнотизируя, ужасно кособокое, двухэтажное здание. Одна из сторон которого была высокой с небольшими башенками и окнами, а другая такой, точно в ней разломали все башни, окна вырвали, и по стенам стреляли не раз из пулемета, и возможно даже из гранатомета. И цвет у ропаты теперь был не белый, а черный. Купала горели не золотом, а блистали насыщенной синевой с черными пятнами по поверхности. И вместо золотого, четырехугольного крыжа, горел черный, тонкий шпиль, венчающейся плоским кругом, с которого на Руслана глянуло белое лицо демона, с тонкими обсыпанными снежной изморозью бровями и губами, с изогнутым немного вправо носом и, красными глазами полыхающими холодными бликами огня.

И внезапно у Руслана заболел нос, а секундой спустя из обеих ноздрей потекла алая, густая кровь. Он поднял левую руку провел пальцами по коже, утирая обильно текущую кровь и все еще не сводя глаз с красных очей демона, затем резко развернувшись, поспешил вперед, туда… хоть куда… лишь бы подальше от этой лживой, треклятой и кособокой ропаты и веры. В кармане куртки вновь послышался не громкий звук сигнала, возвещая приход очередного сообщения. Руслан, утирая левой рукой текущую кровь из носа, достал сотовый, правым указательным пальцем снял блокировку, и когда экран загорелся, увидел, что сообщение прислал все тот же неизвестный Босоркун: «Выполни мое повеление, а иначе я накажу тебя! И хватит тебе шлындрать по городу, иди домой, не трать попусту, свое драгоценное время!» Прочитав сообщение, мужчина снова остановился, и в ту же секунду кровь перестала течь из носа. Он оторвал подушечки пальцев от ноздрей, глянул на них, и испуганно отшатнулся назад, ни на подушечках, ни на ладони крови не было.

«Босоркун это имя демона, – тихо подсказала душа. И еще тише добавила, – иди… иди Руслан домой и выполни то, что тебе повелел Босоркун».

Глава четвертая

После того, как Руслан решил внять мудрому совету своей голубо-черной души, он поспешил к дому, а войдя в подъезд, поднялся на третий этаж, остановился возле входной двери покрытой кожаной обивкой, темного-коричневого цвета. Еще маленько он стоял неподвижно подле двери, протянув и направив на замочную скважину ключ, колеблясь, страшась войти в квартиру, где так явственно сегодня утром слышалось дзинь. Но потом, вспомнив ропату, тучного прикария, все же вставил ключ в щель, открыл замок и дверь, да вошел в квартиру. Как всегда в квартире царила тишина, и даже иногда встречающий его, Барсик, не пожелал выйти навстречу хозяину, и мурчал откуда-то из комнаты. Руслан чувствовал, как туго, надрывно задышали легкие, заполнив своей массой грудь, как тревожно забилось сердце, словно птичка, пойманная в силки. Он торопливо закрыл дверь, предварительно вытащив из замочной скважины ключ, снял кроссовки и куртку, дрожащими руками повесил ее на крючок и также торопливо прошел в комнату. Кот продолжал крепко спать около ножек кресла, временами выпуская вверх тихое мур. Барсик даже не поднял голову и не открыл глаза, он был совершенно равнодушен к приходу хозяина. Однако впервые за эти полгода мужчина весьма обрадовался, увидев этого бело-серого толстяка. Он подошел к нему, наклонился и провел ладонью по его пушистой, мягкой шерсти, а затем, подняв кота на руки, прислонил к груди так, как обнимал лишь Танюшу и мать. Руслан чувствовал исходящее тепло от живого существа, он уловил биение его маленького сердца, ровное дыхание и тихое мурчание. И продолжая прижимать его к груди, будто нес перед собой щит, каковой, своей хрупкостью и жизнью, мог защитить слабую душу человека, пошел в кухню.